Цивилизация
Так уж повелось, что реформы в России чаще начинали по весне. Весна ведь — она тому способствует. Природа пробуждается, очищается от накопившейся грязи — вот и людям хочется перемен. «Перемен требуют наши сердца», — хочется петь весной, а зимой холодной петь вообще не хочется. Ближе к весне освободили крестьян, начали Великую русскую революцию, хрущевские попытки очиститься от сталинского морока тоже назвали весенним словом «оттепель». В апреле Михаил Горбачев начал перестройку. А Александр Первый, не выждав и 40 дней со дня насильственного умерщвления своего папеньки, 11 апреля 1801 года решил системно заняться либеральными реформами, образовав Непременный совет (почти через 10 лет он перерастет в Госсовет). Так бывает с молодыми русскими правителями — когда Александр взошел на престол, ему было 23 года.
Конечно, никто и помыслить не мог (ни тогда, ни многажды после), чтобы проводить реформы как-нибудь иначе, кроме как сверху и посредством узкого, очень узкого круга единомышленников.
Первоначально в состав Совета вошли 12 человек, самых доверенных лиц императора. Летом того же года появится еще и Негласный комитет, уже из самых-самых четырех доверенных лиц (узкий круг, как сказали бы теперь), которых Александр знал чуть ли не с детства. Это был представитель старинной знатной фамилии Павел Строганов, чьи предки начинали карьеру еще при Иване Грозном. Это и Адам Чарторыйский, он из польской знати, его потом прочили в польские короли — но после обретения независимости. Он, однако, стал одним из лидеров польского восстания в 1830 году. А до этого успел побыть министром иностранных дел России (с 1804 по 1806-й). Закончил жизнь в 90 лет в эмиграции в Париже. Типичная судьба многих реформаторов, наверное.
Другой член комитета Николай Новосильцев прославится тем, что станет соавтором проекта первой Конституции. Поработает президентом Академии наук. После войны с Наполеоном будет направлен в Польшу, наместником, а затем попечителем Виленского университета. А до того успеет побыть одним из «расследователей» дела декабристов. Его жестокость по отношению к студентам и всяческому вольнодумству станет одним из поводов, между прочим, для все того же Польского восстания. Из «реформаторов» — в реакционеры? Разве есть в этом что-то уникальное? Таких и сейчас полно.
Еще в комитет входил Виктор Кочубей, родившийся в той самой гоголевской Диканьке. Он потом станет первым министром иностранных дел Империи. С императором «англофил» Кочубей, правда, разойдется в оценках внешней политики, посчитав Тильзитский мир с Наполеоном катастрофой. Но после войны 1812 года вернется на службу, много где будет полезен и преуспеет. Он еще Николаю Первому успеет предложить ряд толковых реформ. «Системный реформатор», как сказали бы теперь. Либералом под конец жизни он, конечно, уже не был. Ну а кто из возрастных-стариков — либералы?
Непременный совет, но еще в большей степени Негласный комитет станут местами обсуждения важнейших реформ. Император ведь взошел на престол с идеей о том, что оставленное ему в наследство Павлом «безобразное здание государственной администрации» надо решительно реформировать.
Ну и не надо забывать о прочности тогда масонских правил: все прекрасное будущее есть результат подпольной работы — примерно так.
Члены Негласного комитета получают небывалую привилегию — они могли являться к императору без предварительного приглашения и давать советы не только во время заседаний, но и в ходе неформального личного общения. Вон оно как! Вот как важен «доступ к уху» правителя.
Александр амнистирует около тысячи осужденных при предшественнике, он возвращает «репрессированных» из ссылки. Он разрешает дворянам — вот оно счастье отечественной элиты — снова ездить за границу. В страну возвращаются иностранные книги и товары. Они больше не под баном. Он освобождает дворян от телесных наказаний, порка — это удел низших сословий, для своих — совсем другой закон. Вольности коснулись и не дворян: свободные сословия получили право покупать землю. Ну и куда же без вольностей в печатном слове — без них ни одна реформа не обошлась (и наоборот, их сворачивание всякий раз — это ужесточение цензуры): принятый уже после роспуска Негласного комитета новый цензурный устав 1804 года рекомендовал цензорам руководствоваться «благоразумным снисхождением» для сочинителя и не быть придирчивыми, толковать места, имеющие двоякий смысл, «выгоднейшим для сочинителя образом, нежели его преследовать». Было также увеличено число университетов — к Московскому прибавились заведения в Дерпте (Тарту), Вильно, Казани, Харькове и Петербурге. Именно на этой волне в 1811 году был основан Царскосельский лицей, ставший рассадником вольнодумия (не будем проводить параллелей с нашим временем).
Идеи реформ тогда витали в «элитарном» воздухе — все-таки просвещенный абсолютизм немки-бабушки Александра не прошел даром. Продвинутые представители знати (ну точно советская интеллигенция перед горбачевской перестройкой) начитались всяких европейских книг, вольтеров там разных, что и породило брожение мыслей. У тех, кто читал, разумеется.
Для воспитания Александра ведь Екатериной были подобраны самые просвещенные наставники, императрица консультировалась с ведущими педагогами и философами Европы. Один из его воспитателей, к которому юноша особенно привязался, швейцарец Фредерик-Сезар Лагарп много рассказывал ему о правах человека, республиканской форме правления, преимуществах демократического управления страной. И юноше нравилось. В примерно той же образовательной среде варились тогда многие представители высшего дворянства.
В истории России часто бывало так, что «элита» далеко забегала вперед по сравнению не то что с состоянием народа (он традиционно был дремучим), но и объективным положением дел в стране в целом.
Декабристы, в принципе, не придумали ничего такого, что в той или иной форме (хотя по степени радикальности предложений они пошли гораздо дальше), уже не обсуждалось, в том числе в узком круге императора. Включая, заметим, слово «конституция». В конце апреля 1801 года в беседе с Петром Строгановым молодой правитель так выражает согласие в необходимости преобразований: «Что касается реформы, его величество выразился по поводу двух основных принципов. Во-первых, эта реформа должна быть исключительно делом его величества, притом, что никто не должен об этом ни догадываться, ни иметь даже мысли о согласии императора на подобное мероприятие, если, конечно, он не облечен особым императорским доверием. И, во-вторых, правительственная реформа должна предшествовать конституционной».
Реформаторы подступились было и к идее отмены крепостного права, что стало уже трендом всей Европы. Но подступившись — отступились. ЭТОМУ народу давать свободу? Да он не готов! В который уже раз в русской истории соратники оказались умереннее императора. Они выступили не только против отмены крепостничества, но о против существенных ограничений в части продажи крестьян. Даже идея запрета продажи их без земли не прошла. Так что в результате Александр лишь запретил публиковать объявления о продаже крепостных, торговать ими на ярмарках в розницу, ссылать в Сибирь за маловажные проступки. Наконец, был издан самый «смелый» указ — «О вольных хлебопашцах», по которому получили свободу лишь около 1,5% крепостных. Но это был прецедент. До этого крестьян массово вообще указами правителя не освобождали. До Манифеста об отмене крепостного права пройдет более полувека — в России надо жить долго.
Из наиболее удачных реформ — создание министерской системы управления (вместо петровских коллегий). Это в чем-то было по-европейски.
Однако первоначальная задумка переделать в целом всю систему управления по европейскому образцу (с еще более четким разделением полномочий) не задалась. И это очередной пример из русской истории о том, что задача реформировать бюрократию силами самой бюрократии — дело неблагодарное, оно приводит к успеху лишь тогда, когда инициаторы и исполнители, которые реализуют такие реформы, сами находятся вне бюрократии.
А замах-то был какой, замах! Ведь в беседах членов Негласного комитета говорилось ни много ни мало «о реформе управления империей», о том, что «наиболее важной частью работы должно быть установление всем известных гражданских прав». Да что говорить, был фактически подготовлен проект Конституции (вот откуда у декабристов потом эта идея, которая овладела к тому времени уже почти всей Европой). Министры Новосильцев и вознесшийся тогда же военный министр Аракчеев разработали проекты Конституции и даже отмены крепостного права уже после войны 1812 года.
Но Александр испугался «расшатывать лодку». Это попытались сделать декабристы. Итог мы знаем. Их ведь фактически сам император «спровоцировал», в начале своего правления «подмигнув», что, мол, можно. Как «подмигнул» стране Горбачев, но, сделав это, не сумел совладать с ситуацией.
«Перед тем как привести в действие конституцию, необходимо упорядочить свод законов таким образом, чтобы он стал ясным, последовательным и понятным от начала до конца, чтобы, поняв его, каждый хорошо знал свои права и не надеялся на поблажку. Только после этого шага конституция может вступить в действие», — говорил император. Экий законник! Но и тут не срослось.
Уже к 1803 году Александр подустал от личного деятельного участия в реформах. Негласный комитет был распущен. На какое-то время главным движителем реформаторского движения стал Михаил Сперанский. И тоже замах был тот еще, он тоже не уставал напоминать царю о Конституции, которую тот якобы обещал поданным. Но начальник страны уже охладел к этому. И хотя под конец правления весьма с теплотой вспоминал ранние годы своей «фронды» собственному режиму, в правильности отказа от преобразований не сомневался ни на минуту.
Наконец, как было многажды в нашей истории, решительный конец всяким попыткам реформ положила… война. Серия наполеоновских войн. Ведь война или даже сама висящая ее угроза — это не время для либерализации, каковая всегда чревата утратой контроля (см. те же горбачевские реформы).
Ну и еще — та самая, знаменитая фраза того же Александра Первого по поводу бесперспективности преобразований в России: «Некем взять». Для реформ нужен не Негласный комитет из четырех человек (и не политбюро из дюжины). Нужна новая элита, вырастающая из нового социального слоя (буржуазии, среднего класса, свободных собственников). Это всегда чревато конфликтом со старой элитой. Но такой конфликт крайне нежелателен, когда вокруг страны (как в начале ХIХ века) почти всегда «напряженное международное положение». И практически никогда у нас еще не было тех самых столыпинских двадцати лет покоя. И еще долго не будет.
Автор выражает личное мнение, которое может не совпадать с позицией редакции.